«Земля качалась в крике и огне…» – так писал о сороковых Леонид Лапцуй. В судьбе ненецкого поэта, как и в судьбе хантыйского писателя Романа Ругина, Великая Отечественная война оставила глубокий след и нашла отражение в их творчестве.
Леониду Лапцую было 12, когда началась война. Голод, холод, непосильная работа… Он был самым старшим из братьев и, по сути, единственным кормильцем и работником в семье. Отца не стало ещё в 30-х, мать вступила в колхоз «Красный рыбак», но «больная костным туберкулёзом, она не могла выходить на рыбалку в холодную погоду, поэтому мне пришлось её заменить», писал позже Леонид Васильевич. Он вспоминал: «В первую зиму сорок первого года я работал на подлёдном лове. Мы выдалбливали майны-проруби на льду Обской губы недалеко от Нового Порта. Их глубина была выше человеческого роста. Такая работа хотя и была мне не под силу, но я не сдавался. За целый день я не успевал проверить свои сети, а взрослые люди такую работу успевали за полдня. Вместе с теми, кто не мог вернуться сегодня в стойбище, я оставался ночевать на льду. И однажды я чуть не остался там навсегда. А было так: на ночлег я устроился между торосами, соорудив из снега «куропачий чум». Просыпаюсь утром и не могу понять, почему не подчиняются руки и ноги. Оказалось, что ночью недалеко от меня треснул лёд, выступила вода и тут же застыла, приковав ко льду мою одежду. Так я пролежал больше суток. Товарищи по бригаде меня нашли утром следующего дня (я находился в стороне от их порядков – линии сетей). Мы трудились самоотверженно. Помогали фронту... И в тылу наша жизнь не обходилась без жертв: болезни и голод уносили лучших моих друзей...»
Был самый комариный месяц лета,
Когда беда расправила крыла,
Начавшись далеко-далёко где-то,
Война печально в каждый чум вошла.
Фронты, взрываясь, ждали помощь тыла,
Земля качалась в крике и огне,
И одиноко, и тревожно было
В притихшем чуме думать о войне.
(отрывок из поэмы «Олени бегут на восход»)
«Мама моя умудрялась распределить мой заработок – полпая взрослого рыбака – так, чтобы его хватило нам до нового улова. В те годы я даже забыл свои любимые детские игры и занятия... После рыбалки, утомлённый за день, пригретый теплом костра и семейного очага, я засыпал мёртвым сном... Когда наступали штормовые дни, во время которых нельзя выходить в Обскую губу, я был рад...»
…Ямал не слышал грохотанья бомб,
И тундра не качалась под ногами.
Но голод сколотил свой бастион,
И люди побывали в тех сраженьях,
Где выжить было – как шагнуть в бессмертье,
Ох, счастье это выпало не всем…
Трудом своим победу приближая,
Шли, падали и поднимались ненцы,
И на ветру от голода качались
Их словно невесомые тела…
(«Помните!»)
Роману Ругину в 41-м было всего два года. Но не зря говорят, что детская память самая крепкая. Повзрослев и вступив на литературное поприще, Роман Прокопьевич напишет немало стихотворений, рассказывающих о том, как жили и трудились в военное время его родные, его земляки – жители Шурышкарского района.
Память о войне во мне осталась,
И ничём её не отскрести.
Всё при мне, что в детстве мне досталось
Перевидеть и перенести.
Хлебные едва увижу крошки –
Вспомню, как в лихие времена
Мать, собрав, глотала их с ладошки,
Будто целовала их она.
Я теперь и сам уже не молод,
Но и нынче, в мирной тишине,
Зимний холод, мимолётный голод
Мне напоминают о войне…
(«Память о войне»)
Вместе с героями произведений Ругина читатель преодолевает трудности тыловой жизни, испытывает страх потерь, оплакивает смерть близких и друзей, верит, надеется...
…А вечерами, с наступленьем тьмы,
У слабого огня ссутулив плечи,
О, как отцов и братьев ждали мы,
Какие им придумывали встречи!
Глуша в себе короткий детский всхлип,
Ещё ночами долго мы не спали:
А вдруг погибший – всё же не погиб,
Пропавшие без вести – не пропали?
Нам эта вера помогала жить
И, не сломившись в испытаньях многих,
За тех, кто не вернулся, послужить
И за слепых, безруких и безногих…
(«Дети войны»)
Четыре страшных года. 1 418 дней и ночей ада. Не помню радостнее дня, говорил Ругин о дне, когда сообщили о победе.
…Жители посёлка,
Щедрые сердца.
В каждый дом старались
Залучить гонца
И в почётный, красный
Угол поместить,
И как дорогого
Гостя угостить.
Как велит обычай
Старины седой,
Головы мочили
Вешнею водой.
«Помоги, – твердили, –
Матушка-вода,
Пусть пожар не вспыхнет
Больше никогда!»
(«День Победы»)
