Более века назад в Санкт-Петербурге вышла в свет книжка «На крайнем северо-западе Сибири» с подзаголовком «Очерки Обдорского края». Автор – коренной петербуржец Виктор Бартенев, на исходе девятнадцатого века прожил в Обдорске четыре года, работая на местной метеостанции.
Обдорянин чист и душой, и телом
История его жизни не менее, а может быть, и более, интересна, чем его очерки. Сын Екатерины Бартеневой, сподвижницы Карла Маркса, первой русской марксистки из Русской секции I Интернационала, он был знаком со многими интересными людьми, в том числе и с Владимиром Лениным.
В Обдорск Бартенев попал не просто так, а в ссылку, пострадав «по рабочему делу»: в конце восьмидесятых годов позапрошлого столетия он был пропагандистом у питерских пролетариев, но никогда не склонялся к революции, предпочитая путь эволюционного развития.
Очерки его интересны, прежде всего, непредвзятостью наблюдения за северным бытом, нравами и обычаями местного населения. О древнем северном городе писали вообще немного, и взгляд образованного петербуржца, волею судьбы глубоко окунувшегося в обдорскую действительность, показателен и любопытен.
По-видимому, сам автор, до того как попал на Полярный круг, никогда не слышал об Обдорске: «Имя города в ушах русского интеллигентного человека не отзывается ничем, а в мыслях рисуется такой образ – какая-то голая скала на берегу Ледовитого океана». Он сравнил несколько северных поселений и нашёл, что Обдорск лучше по сравнению с Туруханском и Средне-Колымском. «Обдорск во всех отношениях стоит выше: население многочисленнее, богаче и развитее. В Средне-Колымске, например, люди живут в маленьких домиках, без плиты, в одну комнату. В Обдорске же в таких лачугах обитают только остяки и беднейшая часть русского населения. Значительная часть изб в Обдорске имеет по несколько комнат с крашеными полами, со стенами, оклеенными обоями, с зеркалами, и картинками олеографиями, на окнах цветы; есть мягкая мебель, только мало приходится видеть комодов и шкафов, которые заменяются сундуками и ящиками. Эти ящики, крашеные, окованные и покрытые коврами, придают комнате обдорянина какой-то старинный колорит».
Обдорянин превосходил тогдашнего российского северянина и по опрятности («баня – необходимая потребность каждого русского и зырянина»), и по грамотности. Для Бартенева важно и то, что в Обдорске «значительная часть русского населения сохранила чистоту крови (браки с инородцами крайне редки). Сравнивая обдорянина и вообще сибиряка с крестьянами и мещанами европейской России, я всегда отдам предпочтение первым перед последними. Уровень умственного и нравственного сибирского населения, насколько я мог заметить, выше общерусского, выглядит как-то осмысленнее и благороднее. В Сибири вообще меньше той обывательской пошлости, от которой тошнит в провинциальной России».
Бомонд за преферансом
Автора интересовало и то, чем зарабатывали себе на жизнь местные жители. Заработков было немного: выпечка хлебов, пошив бродней, вязание сетей, шитьё меховых шапок и бурок. Других ремёсел в Обдорске не водилось. Жители города, в основе своей, держали коров и лошадей, причём скотина летом паслась без пастуха в привольных буйно-зелёных обдорских окрестностях.
Но первостатейной частью дохода обдорянина оставался рыбный промысел. «Обдорск, – живописует Бартенев, – во время хода рыбы пустеет. Большая часть населения уезжает на реку. Проходя по улице, часто видишь избы с заколоченными ставнями». Кстати, в конце прошлого века из Обдорска вывозилось рыбы порядка двух миллионов пудов, что составляло в денежном выражении огромную по тем временам сумму – около трёхсот тысяч рублей. Но менее всего обилие рыбы обогащало самих обдорян. Местного рынка сбыта не существовало как такового. Всё скупали тобольские купцы, владевшие баржами, пароходами, перерабатывающими заводами. Да и скупали по дешёвке: «Плачутся обдоряне, да куда с рыбой денешься? Ну и приходится продавать почём дадут».
Славен был Обдорск и своей ярмаркой, ибо второй главной статьёй доходов северян была торговля с самоедами-оленеводами и охотниками. Пушной торг, честно замечает автор, пожалуй, только и позволял сносно существовать всему обдорскому населению. Начало ярмарки приходилось на святки. После святок начинался свадебный сезон – наиболее насыщенная пора обдорской светской жизни. «Пока молодёжь поёт и танцует, солидные люди сидят за винтом. Винт и преферанс не только успели проникнуть в Обдорск, но и весьма прочно укоренились в нём… Одета публика по-городски: мужчины – в крахмальных сорочках и чёрных сюртуках, дамы – в платьях чуть ли не по последней моде». Стремление быть привлекательными, отмечает автор, у дам дальнего края было даже более обострённым, нежели в центре России.
Образованное общество северного городка не отличалось многочисленностью, но зато было очень демократичным. В бомонд, отмечает автор, были вхожи писарь и заседатель, фельдшер и акушерка, учитель и священник. И что показательно: в Обдорск исправно приходила периодическая печать, подписываться на которую считали своим долгом представители местного высшего света. Наибольшей популярностью, свидетельствует Бартенев, у обдорян-интеллигентов пользовались газеты «Нива», «Сибирский листок» и «Живописное обозрение», интересовали сибиряков и прогрессивные на тот момент «Русская мысль» и «Вестник Европы».
Умиляла петербуржца ещё одна особенность: на русских свадьбах обдоряне всегда пели старинные русские песни: «Слова о боярах и боярышнях, гуляющих в зелёных садочках, среди деревьев и цветов юга России, производят впечатление грустного и трогательного контраста, когда они поются на северном полярном круге в печальной и дикой тундре»…
Зыряне-ремесленники
Конечно же, автор не мог обойти национальную экзотику, он много места уделяет обычаям и нравам остяков (ханты), самоедов (ненцы) и зырян. Но особой его симпатией пользуются именно зыряне: «как народ вообще более подвижный и оборотистый, очень энергичный, предприимчивый и работящий». Подкупило, видимо, Бартенева то, что большинство обдорских зырян «знает какое-нибудь ремесло; среди них много плотников, есть столяры, кузнецы, печники. Главный же их конёк – торговля. Зырян зовут часто «северными жидами», и они отчасти оправдывают своё прозвание. «Народ-эксперт», как выражаются в Обдорске о зырянах, характеризуя их пронырливость. Но к пронырливости у зырян присоединяется ещё тяжёлый физический труд…». Виктор Бартенев приводит в пример зырянина Ивана Рочева – единственного из туземцев, выписывающего журнал «Вестник рыбопромышленности». К тому же, именно этот человек, первый в городе, купил фотокамеру, с чего, собственно, и началось обдорское фотоискусство. Автор отмечает, что «местные предприниматели дальше Ирбитской ярмарки не езживали, а Рочев не раз торговал и на знаменитой Нижегородской». При этом Бартенев пишет: «Если брать одну лишь юридическую сторону дела, то остяки являются крупными собственниками, своего рода лэнд-лордами, у которых русско-зырянское население только арендует землю. А между тем этот лэнд-лорд ходит ободранный, хуже последнего санкюлота».
Но скучал, по всему видно, петербуржец в славном, но уж очень далёком Обдорске, отчаянно. «Прибытие первого парохода составляет целое событие. Особенно эффектно выходит, когда пароход подходит в тёмную осеннюю ночь. (Первый пароход приходит обыкновенно 29 – 30 августа, последний – не позже 5 – 7 сентября.) Приход парохода ожидается с нетерпением. На яру толпится публика, многие с биноклями, все напряжённо смотрят на светлую полосу Оби: не покажется ли дымок из трубы. В это время обдоряне напоминают каких-то робинзонов… Читатель, не бывавший на Крайнем Севере, никогда не представит себе того впечатления, которое производит свисток парохода под северным полярным небом… На минуту забываются тоска и чувства одиночества и заброшенности».
…Страдал Бартенев вечно русско-интеллигентной тоской: когда понимаешь, что в жизни что-то не так, а что нужно сделать, чтобы повернуть всё на правильный путь, не знаешь; да и страшно что-либо предпринимать… Наказание от дум. Но что показательно: найдя в неприметном заштатном городишке милые сердцу радости, отметив видимые и скрытые плюсы и минусы, этот мятущийся человек сумел найти время и силы для того, чтобы всё это записать. Записать, чтобы мы, нынешние, могли прочесть, узнать, подумать. Такая эстафета бытия
