Привал на бугре
В 1595 году, мая в 30 день, где-то ближе к полудню передовая боевая ватага казаков из войска Ермака показалась на широкой открытой воде, сразу вслед за ледоходом по Оби. Слегка приспустив белые паруса, малым ходом, как бы чего остерегаясь, она и вошла на четырёх стругах в незнакомое устье Полуя.
И пройдя с десяток вёрст, со стругов заметили на бугре бегающих людей возле трёх чумов, то моментом числом в 25 сабель высадились на Обдорскую землю. Возвышенные водорезные носы больших лодок венчали фигуры крупных сидячих птиц со сложенными крыльями, которые плавно переходили в борта. Поэтому невиданные доселе большие лодки-струги показались местным людям не только давно знакомыми, но и правильными созданиями. Очевидно, образ птицы напоминал им знакомые от века силуэты.
Атаман Грюк с десятью казаками, вооружёнными только саблями, двинулся в гору, а остальные остались у воды для охраны судов. Пройдя у самой кручи крутого берега между выдолбленными из дерева длинными и удивительно тонкостенными лодками-калданками, он всё же заметил, что все они с наращенными дополнительными бортами из ещё более тонких досок, нашитыми при помощи узких ремешков.
Он легко поднимался пружинистым шагом по твёрдой утоптанной тропинке, а местами по мокрым и скользким от талого снега и дождя горизонтальным глиняным прогалинкам к тем берестяным чумам, стоящим на том бугре, и сосредоточенно старался не наступать на чужой след. Это чтобы ноги не болели.
И лишь при подходе к летним жилищам остяков принялся про себя рассуждать о том, что вот, мол, де:
- Там, на Иртыше, на таких же чумах пластины из бересты гораздо крупнее размерами. Стало быть, их лодки - побольше, и с ненарощенными бортами. Так что, по всему видать, с лесом в сих богатых водой местах весьма затруднительно…
Как услыхал призывной зычный вопль. То возопил самый рослый и чупринистый казак-сотник по фамильному прозвищу Дрын, ведь в те времена паспортов ещё и не было. Он шагал последним в цепочке и поэтому внимательно осматривал всё пространство вокруг, особенно тот участок, что оставался в тылу. И вдруг от окружающей привольной благодати повеселел и, подняв голову, прокричал:
- Гэ-эй! Грюк! У меня правый локоть чухается… Так то самая верная примета, что мы здесь заночуем. Придётся почивать на новом месте.
Несколько казаков, шагавших впереди, одобрительно хохотнули. А идущий вторым за атаманом богатырской стати есаул Емеля, он же главный навигатор, прогудел:
- Ты у меня на всю светлую ночь старшим шаманом по караулам пойдёшь. Ишь ты! Размечтался…
И понятно, казаки думали о том, где после длинной и студёной дороги, когда двигались почти всё время за ледоходом, как попервости да попервах перекантоваться на сухой земле и в тёплом месте. И есть ли ещё смысл вообще куда-то дальше двигаться?
А тут и крупный косой дождь хлестанул со студёным ветром. Брезентовые палатки и железные печки в ту пору ещё не производили. Да и служба тыла у казаков в ту эпоху напрочь отсутствовала. Всё в походах да в походах. Поэтому казаки прихватили с собой позаимствованные или приватизированные в виде контрибуции в татарских улусах большие куски кошмы из овечьей шерсти для покрытия походных шатров. Но здесь в более жёстком и сыром климате оказалось, что они явно не подходили, да и тепло плохо держали.
Так что стационарный опорный пункт или форпост в виде острога в един момент, даже по щучьему велению, и не получился. Ещё и осмотреться надобно было. А кругом, куда ни глянь, вода, вода и реденькие кустики.
Прутик-переводчик
В самом большом и высоком чуме, у старейшины рода Енк-вош-ики, гостей угощали и сушёной рыбой, что, пошла как хлеб, и ухой из щук, да чаем с душистыми прошлогодними травами, заваренным в чугунном котле, стоявшем прямо на выложенном из дикого камня очаге. А потчевали гостей молодые остячки, при этом они так замотали головы платками, что были видны только весёлые и озорные глаза. Прямых взглядов избегали, но, тем не менее, успевали искушать отчаянные казацкие головы. И затем началась обстоятельная беседа.
Как принято по обычаю, разговаривали с гостями только мужчины. При помощи немногих знакомых обеим сторонам в основном татарских слов рассказали, где искать лес для постройки большого чума-дома, а больше рисовали прутиком на песке. Получалось, что казакам надобно подняться на своих больших лодках в верхнее течение Полуя - там лес целыми гривами растёт, а ещё следует посмотреть вдоль стариц. И там есть громадные ели, высотой более двадцати метров - до 10 сажень, а на уровне груди частенько встречаются толщиной и в две четверти. А ещё выше, у истока Полуя, дескать, и делать-то нечего. В тех местах совсем плохая земля, сплошные болота, откуда он, Полуй, и берёт начало.
В конце концов, после многочисленных и взаимно утомительных бесед, что продолжались и на следующий день, обе стороны пришли к мудрому решению: один из молодых остяков Лугуй, у него недавно родился третий сын, поедет с казаками в качестве проводника и если надобно, то сработает и за толмача.
- Ибо остякам, - убедительно говорил он, - хорошо известно, что в верховьях Полуя каслает с большим стадом оленей самоед Пубта и считает те земли своими.
И ещё совсем скоро за месяцем «усь ёхаты тылась» (июнем) - большой воды и подъёма проходной рыбы - наступит очень злой комариный месяц «уйтлор тылась» (июль) с широким разливом воды в поймах и в сорах , где рыба жирует. И поэтому надо шустро ехать к гривам. И, как думает он, Лугуй, и сам старик Енк-вош-ики, касак-ики тогда не терпят работать в лесу.
- А за дополнительные труды, - сказал сам атаман Грюк, - Лугуй будет освобождён от ясака казацкого на целых три года. И в награду, как поощрение, получит вперёд для семьи полпуда муки.
Как потом вспоминал Грюк, ему никогда и ни с кем из-за незнания языка такого трудного разговора вести не доводилось. Воевать как-то всегда легче. А тут надобно так долго толковать да беседовать, когда он объяснял остякам, что теперь, с сегодняшнего дня, все люди Севера - остяки и самоеды - больше не будут платить ясак мягкой рухлядью и сдавать татарским ханам в город Искер, а только казакам для казны белого царя. На том и порешили…
Авторитетные гости
А тем временем, дождь прекратился, и остяки принесли рыбу и «нижним касакам-ики», так они назвали тех, кто охранял свои большие лодки. Это по традиционному видению мира и его деления на уровни значимости и функции по высоте. Ибо «верхние касаки-ики», по их понятию, - это те большие должностные люди, которые были вместе с князем или с ханом ун хон Хрюком, сидели в чуме и ели уху деревянными ложками. А богатыря есаула Емелю, который шёл тогда следом за Грюком, тоже определили в табели о рангах - числили его вторым человеком и сразу прозвали «мурса Имель» айшек хон. А об атамане Грюке мало что знали и сами казаки. Атаман помалкивал, а расспрашивать было не принято. Известно лишь было то, что он пришёл и давно, и откуда-то с Волги.
А «нижние касаки» к удивлению остяков, сноровисто высекли крысалом огонь из серого полупрозрачного камня и трута. И разложили костёр под походными котлами. И уже вскорости прямо тут же, на берегу, после молитвы своему Богу, ели-хлебали вместе с остяками уху, но особенно им, северным людям, понравился незнакомого вкуса и аромата чай, заваренный далёкими южными травами. А остяки после общей трапезы остатки ухи и чая выплеснули в Полуй, чтобы задобрить местных духов…
Уже ближе к ночи в воздухе закружили редкие крупные снежинки…
Но на этом вопросы не закончились. При последующих беседах хан ун хон Хрюк и мурса Имель терпеливо и долго объясняли, что он, Грюк, есть казачий атаман, а не князь и совсем никакой не хан.
Что самые настоящие князья всегда были только в древнем городе Киеве, совсем далеко отсюда, на реке Днепр. И воевали они с другими царями и князьями и ханами. Потом, со временем, когда московские князья расширили свои владения и уже стали царями, то это звание принизилось с царского аж до уровня удельного дворянского сословия. И тогда, в те времена, пошли косяком и всякие мелкие рыбёшки - разные графья, бароны и другие вельможи. А про себя подумал:
- А казаков-то начали обзывать ворами и разбойниками. Дескать, дослужились…
Ну, бывалочи, тряханём кого, особливо заморского купчишку, но не лишаем же их живота, пущай опять плодятся и живут богатно до следующей встречи. Ведь в чём причина раздрая? Государи казаков на государеву реестровую службу не всегда и не всех брали, а вспоминали обо всех казаках только тогда, когда им самим скрутно становилось. Ещё и солдат напускали. Ибо шибко не любили, не понимали и опасались казачьей вольницы. А мы и так по своей воле постоянно порубежье от степняков держали…
И действительно, ведь в те века меценатов, спонсоров и откатов ещё не было…
Но особенно почему-то пришёлся остякам по душе и чем-то приглянулся очень заметный и весёлый «верхний касак» Трын. За ним мелкие ребятишки гурьбой ходили, потому как касак Трын умел рычать, как медведь, и гавкать, как собака, ещё и крякал, как утка, и курлыкал, как гуси-лебеди в небе. А когда клал в рот тонкую пластинку от бересты, то свистел, как неведомая птица соловей. То тогда из всех чумов выглядывали и женщины… И он даже пел песни и играл на дудочке-свирели. А это вообще в диковинку, и невиданные инструменты, и такая музыка.
Все казаки оставались на новом месте ещё два дня. Это время им выделил атаман для символической бани, которую они устроили в шатре, чтобы привели себя и одежду в порядок. О мыле тогда и понятия не имели, а сделали щёлок - собрали золу от всех костров и залили её водой.
И тут выпало неожиданное событие. Одинокий гусь среди бела дня почему-то невысоко, возможно из-за любопытства, принялся кружить над невиданными досель стругами казаков. Грюк что-то делал в головной лодке, и вдруг резко поднялся, недолго повёл стволом ружья в сторону птицы и… вдарил выстрел. Гусь на мгновение замер в воздухе и камнем упал во второй струг.
А остяки, увидав клуб чёрного дыма, что выскочил вместе с огнём из тонкой палки, вздрогнули от неожиданного и незнакомого грохота. После этого случая, авторитет хана ун хон Хрюка среди остяков непомерно возрос, во всём стойбище создалось впечатление, или общественное мнение, что он знается с самим шаманом Шепан-ики. Казакам же было строго-настрого запрещено стрелять из ружей, дабы беречь для боя.
Плотогоны по совести
На третий день после прибытия и по завершении подготовительных работ два струга и отвалили от берега. Они, весело и задористо белея парусами, с девятью казаками на каждом борту во главе с есаулом Емелей, а также с остяком Лугуем и его чёрным кобелём Питьох побежали вверх по Полую навстречу мелкой волне, что приветливо поблёскивала рябью в затишных местах.
Атаман Грюк в окружении казаков и остяков стоял на бугре. И хорошо было видно, как на передовом струге белели пластины бересты и чернел пучок прокопчённых чумпалок от разобранного запасного чума. Это прихватил с собой знакомое с рождения и надёжное жилище хозяйственный Лугуй. Вёз он с собой и туесок из бересты с рыбьим жиром - средство от многих болезней. И ещё большой туесок для забора и носки воды. А его жена Катра вош нэ (катравожская женщина) положила варку в замшевый мешок из оленей шкуры, а кожаные мешки из щуки и налима наполнила сушёной и вяленой рыбой - в основном нельмой и муксуном.
А на втором струге топорщились тёмными конусами вентери для ловли рыбы, выделенные остяками-мужчинами. А взятая в дорогу различная рыба, тоже затаренная в кожаные мешки, была в целях сохранности поровну размещена между стругами.
И что любопытно, Лугуй и Пытьох, разместившиеся в самом носу струга, ни разу не оглянулись на берег. То от важности за ответственную задачу «вперёд смотрящего». Дабы не напороться на запоздалую льдину, которая где-то в тени обрыва проспала ледоход или зацепилась за разлапистую корягу и только теперь оторвалась от неизвестного места.
А когда струги скрылись за правым поворотом реки и белели только вершинами парусов, люди отошли от обрывистого берега.
Так что, скорее всего, казаки первое время обретались на «съёмных квартирах» у хантов.
А ещё давным-давно и даже очень давненько ханты жили в землянках, вырытых на солнечной стороне в высоком берегу Полуя, приблизительно выше того места, где сейчас расположена лодочная станция. И длилось эта командировка или вылазка «на природу» до осени. А служивые люди тем временем не по команде, а по совести заготовляли древесину, сплавляли её, как плотогоны, цельными хлыстами в виде плотов в сопровождении и под контролем одного из стругов. Дабы от волнения воды плоты не разбились или не застряли на меляках. И по прибытии к знакомому бугру казаки сразу же трелевали брёвна, в основном на плечах, на высокий берег, чтобы их стройматериал не смыло, если выпадут обильные дожди в вершине Полуя. И опять же без задержки и всякой волынки возвращались на лесосеку, применяя ротацию казаков-лесорубов.
…Шло время. Перво-наперво срубили вежевую башню, казарму, а потом постепенно церковь и уж затем обнесли острог ограждением в виде заострённых вершин брёвен.