Житель села Мужи Иван Сандрин работает в администрации Шурышкарского района, а в свободное время пишет статьи на хантыйском языке, собирает фольклор и участвует в общественной жизни округа. В прошлом году он вступил в литературное объединение молодых поэтов и писателей «Ругинский клуб», которое находится в Салехарде и помогает начинающим ямальским авторам заявить о себе. «ПК» уже знакомил читателей с рассказами Ивана Сандрина. Сегодня – новая подборка его прозы.
Живущая в каменных домиках
Когда я только научился ходить уверенно, мне родители купили резиновые сапожки, чтоб мог шлёпать на улице и не мочить ноги. В оленеводческом стойбище бабушка с дедушкой жили в отдельном чуме поодаль нашего. Я часто оставался с ними и очень привязался. Поэтому каждое утро, как просыпался, сразу же шёл к ним и обратно возвращался к родителям. Так за лето натоптал тропинку.
Однажды пришёл домой без сапога. Мама с папой искали, не могли найти его. Бабушка с дедушкой тоже искали по моей тропинке – нигде не нашли. В то время на Урале растительность была густая, наверное, поэтому не заметили среди травы и деревьев. Спустя год, когда кочевали по тому же маршруту, только горы перешли, а ещё зелень не появилась – сапог увидели на ветке тальника. Вот так нашлась пропажа!
Есть фотокарточка, где я стою в этих сапожках. Фотографировал мой дядя Герман Романович, когда был студентом и приезжал на летние каникулы в наш чум. Он часто заставлял меня, маленького, позировать. Как-то раз принёс живую куропатку, сунул мне в руки для хорошего кадра, а я испугался, начал орать и плакать. Зато кадр какой получился! У меня до сих пор хранится этот снимок. А есть ещё один, на котором я уже успокоился, слёзы только на щеке видны, и с той же куропаткой – только по ней уже оставалось плакать: она потом на суп пошла. В другой руке на том снимке держал рыбу хариус на палочке.
Помню, я ловил её с моей тётей – младшей сестрой отца. Она тогда была подростком и нянчила меня, стирала мои вещи. Возле чума деда протекал ручеёк, который мы могли перешагнуть. Тётя перекрывала его обрывком сетки, и мы каждый день ходили проверять улов. По одной-две рыбки приносили.
Есть ещё такой способ ловли у ханты, когда берут женское национальное платье, расправляют его при помощи палочек прямо в воде до дна, а рукава камнями придавливают. И по течению рыба плывёт, попадая туда, как в запор. Если это был хариус, радовались, так как он очень вкусный, особенно свежепойманный. Он водится только в чистой воде, а в загрязнённых реках не встретишь. На языке ханты хариус называется «кев хот хул», то есть «рыба, живущая в каменных домиках». Она в природе как хамелеон: спинка по цвету сливается с подводными камнями и водорослями. А в горных речках вода прозрачная, и, когда смотришь, видишь: камни лежат, а хариуса среди них даже не заметишь.
Были и у нас свои хитрости по лову рыбы. В наших оленеводческих бригадах в Уральских горах, когда летом готовятся к касланию-кочевью, олени плотно прижимаются друг к другу и начинают кружить возле чума, потому что их одолевают оводы, пауты, москиты и другие кровососущие насекомые. Для нас, детей, это хорошая возможность, чтобы набрать для рыбалки наживку в спичечный коробок. Похлопал по спине сколько надо, взял с собой кусок лески с крючком и отправился на горную речку. Здесь пускаешь леску по течению, она сверху на воде болтается, а наживку клюёт хариус.
Ещё, бывало, для лова мы отрезали у мохнатеньких оленегонных лаек кусочек шерсти, прикладывали его к крючку и красной ниткой перематывали – получался крючок-мормышка. На поверхности воды такая приманка похожа на мотылька. Это было для нас развлечением, ещё и взрослые тебя похвалят за то, что улов домой принёс.
В тёплую погоду обычно лезешь в воду босиком, потому что бродни слишком большие, а в детских сапогах можно воды набрать. Прыгаешь так с камушка на камушек и ловишь рыбу. А на стойбище каждый ребёнок мечтал бродни иметь. Мне, маленькому, мама полотнище от старых бродней отца пришивала обычными нитками к сапожкам. Я чувствовал себя взрослым и щеголял в речке, пытался вброд переходить, но всё равно по шву водичка затекала в сапог. Тогда сорвёшь сухой травы, положишь внутрь и дальше идёшь...
Шрам
Этого случая я сам не помню, потому что был совсем маленьким, ещё лежал в берестяной люльке. Мне о нём рассказывали очевидцы: отец, дедушка и все родственники, кто был в тот день на стойбище. Наша летняя стоянка тогда находилась в предгорьях Полярного Урала со стороны Республики Коми. Каждый год оленеводы меняют маршрут каслания-кочевья: прошли по одному, на следующий – по другому, чтобы земля
со мхом-ягелем успела восстановиться.
Тогда стояла солнечная ясная погода. Все занимались своими делами: дедушка нарты-сани делал, кто ещё что-нибудь по хозяйству. И вдруг откуда ни возьмись прилетает шаровая молния! Успели разглядеть: она была диаметром сантиметров десять, как теннисный мяч, и длилась всего несколько секунд. Как быстро появилась, так и исчезла, но за этот момент много чего разрушила в стойбище. Когда она летела, землю по пути отбрасывала в разные стороны. Едва коснулась нарт-саней – полозья в щепки. Яркий шар оставлял после себя огненный след. Проскочил в приоткрытый чум, где сидели люди, и с другой стороны прожёг себе выход и улетел.
В этом чуме проживали две семьи, у соседей была девочка чуть старше меня. От испуга она сознание потеряла, у неё началось что-то вроде эпилепсии, пена изо рта пошла, девочка стала задыхаться. Все были в панике и не знали, что делать. А у меня отец – ветеринарный фельдшер, но он умел не только животных лечить, а и людям оказать первую помощь. Он сразу сориентировался, взял чайную ложку и начал вытаскивать у девочки закатившийся язык, и она снова задышала. Когда все вышли из чума, увидели развороченные нарты, погибших авку-оленёнка ручного и собаку...
И ещё об одном дне я тоже не помню, но отметина осталась. Когда мне исполнилось чуть больше года, бабушка стала меня привязывать. В тундре дел много, а световой день короткий, поэтому нужно всё успеть: мужчины уходят пасти оленей, женщины колют дрова и таскают воду. А смотреть за маленьким ребёнком, который начинает пытаться вставать на ноги, некогда. Поэтому его в чуме привязывают верёвкой к шесту, из которых состоит скелет чума, и на таком расстоянии, чтобы не достал до горячей печки. А было время быстрых перекочёвок. Тогда один из шестов сломался, на скорую руку его заменили на необтёсанную ель. Я пока ползал и играл сам по себе, бабушка всё спрашивала, громко крича на ханты языке, что я там делаю: «Ваня, нан ул,л,ан?» Я ей отвечал: «Ул,л,ам!», как бы подавал голос, что я в чуме, со мной всё нормально. Чуть позже снова спросила, а я начал плакать. Она вбежала в чум и испугалась: у меня всё лицо в крови, лоб рассечён. Стала кричать: «Похэм вел,сэм! Похэм вел,сэм!», что в переводе с ханты языка «Убила сына! Убила сына!». Так называла меня, потому что у народа ханты внуков по мужской линии зовут сыновьями. Потом прибежали родственники с соседних чумов и сказали, что ничего страшного: просто об необтёсанный шест поцарапался. Вот только шрам до сих пор остался, поэтому о том дне не забываю.
